"Осенний Дождь"
Она молча сидела подле догорающего рыжего костра. Опаловые глаза внимательно изучали полеты крошечных искорок, духов, что поглощенные какой то внимательной игрой, плясали, пытаясь видимо, поймать друг друга прямо в огне. Она подняла глаза и огляделась. Было холодно, но не так, что бы зуб на зуб не попадала, нет, скорее это была та прохлада, о которой так старательно пишут поэты, прохлада сопутствующая туману на вечерних погостах, прохлада, просачивающаяся в дома вместе со сквозняком, творящая тушину и убивающая жару. Она любила это… Деревья прямо на глазах одевались в удивительно яркие, тонущие тона. Догорала крона у дуба, рыжий клен печально шуршал ветвями, врезались высокие ели в картину неумолимого уныния, зеленые и неизменные, словно гордые этим. Суровое небо близко прижималось к земле. Словно бы за этой неизведанной и твердой казалось бы жестокостью таится что то теплое и нежное, будто бы и дали Небесам наконец прижаться к далекой, но такой желанной Земле.
Но не хватало чего то этой рыжей стихии, чего то неуловимого и непонятного, только она каждый раз не искала и не придавала значения этому, ища другую правду, и каждый раз находя еще одну прелесть в окружающем ее однообразно огненном мире.
Она казалась себе крошечной в этой идиллии. Очнулась она лишь только после того, как обнаружила, что руки ее, видимо от полного успокоения, расслабились и окунулись в огонь. Теперь же духи, встревоженные этим явлением, вились вокруг ее рук, чуть покалывая искорками. Она попыталась поймать одного из них, но тот, изогнувшись всем телом, мгновенно слился с янтарем пламени, исчез. Она улыбнулась. И была в этой улыбке что то неумолимое, неизбежное, но такое приятное, словно бы она несла вечное бремя, которое не разу еще не наскучило или не опративило ей.

Вечная дорога, странствия, поля и незнакомые запахи, леса и чужие закаты… все, кроме того, что принадлежало ему. Скиталец, чужой среди всего мира, дарившей радость и печаль. Он несся по дороге, новой, неизведанное. Под ним полный сил и здоровья мчался ветер, его верный конь, неизменный и вечный. Спокойный и неумолимый, но мягкий и тихий, бушующий и свирепый. Он бывал всяким. Он видел много небес, суровое и синее, голубое, словно молоко единорога, и иссини черное, янтарное от заката, радужное, словно палитра акварели от зари. Каждое облако казалось ему разным и с каждым он должен был уметь говорить. Он писал стихи и рассказывал их сам себе, когда по вечерам летом, теплыми каплями барабанил по крышам городов. И никто никогда не слышал их, кроме него самого. Он любил запах леса, любил запах сладкой свободы, только лишь ему понятной, любил он этот сладкий, почти плитарынй запах, словно бы от благовоний запах воли, чутких животных, хитрых Зверей. Он смеялся, издевался над многоликими людьми. И лишь одного не знал и не понимал он - зимы. Холодной и мрачной, вечно голодной, тяжелой и легкой, никакой. И никогда не притрагивался он к ее границам, бежал от нее, словно боясь потерять себя в ее снегах, он уступал место тому, кто был плащом Зимы - снегу. Из далеко он наблюдал, как покрывалом накрывает Снег все, как плащом укутывает Зиму, возвещая ее приход. Он не понимал. Он любил слушать, как шумит листва под ударами его смеха. Он ловил каждый вздох полей, когда под стоны его плача, поля шумно выдыхали ему еще свободы. Он видел, как искажается под струями его закат, как размывается палитра мира, когда он бесшумно со спины подходит к нему. Он издевался и пугался сам себя, когда сопровождал себя громом, тучами и седым небом. И часто сожалел он о том, что не может приходит и видеть голубое небо. Он знал закон - либо он… либо оно. И в те моменты, когда ему особенно хотелось глядеть в него своими неповторимыми холодными сине серыми глазами, он садился на крушу покатой колокольни, подставляя свое бледное, исхудалое лицо теплому солнцу и наблюдал. Дорога была его домом. И он знал, что обречен на вечные скитания, ибо, как зверек, инстинктивно будет каждый раз срываться с любого места, где уже засиделся в поисках нового, чистого места. Он искал, искал теплоту, искал того, кто услышал бы смехи плач в его стихах, плач и смех обреченного, но благодарящего за эту ношу.

Они встретились на высоком обрыве. Словно бы разломил трезубцем землю какой то из давно позабытых и разгневанных за это давно минувшее дело Бог. Глубокая, такая, куда пал в последний полет ястреб, под насмешками змеи. В таких живут духи, ветер заблудился там, и от того, почуяв это встрепенулся его конь, широко раздув ноздри. Она сидела, свесив ноги в пропасть, и на плече ее мерно горел крошечный огонек, в волосах застряли рыжие листья, и казалось каждая часть ее дышала неимоверной тайной. Он залюбовался ею с первого момента. Ее спокойные, игривые глаза, с гуляющем в нем огоньком, были мирно опущены вниз, казалось она пыталась увидеть что то в вечной черноте провала, по стенам, бокам которой полз серебристый туман, гнездившейся здесь с самого создания трещины. И каждый раз, когда он хотел схватить ее за щиколотку, она чуть улыбалась, и туман, шипя и шелестя, обжигаясь об теплоту воздуха вокруг нее, вынужден был отползать чуть ниже, что бы затем снова попытать свое счастье. Она была такой теплой. Холодные его глаза были устремлены на нее. И никогда ничто не манило его так, как она сейчас. Ни запах моря и шум водопадов, ни туманный кладбища и веселые церквушки, уже поросшие от старости мхом по стенам, ни Лесные песни эльфов, ни сказки глупых людей о драконах, ничто и никогда. И он знал, знал, что должен сейчас же пришпорить ветер, отправится дальше, в путь, к далеким, неизведанным местам или к тем, что уже просто успели полюбились ему. Но он стоял, стоял подле своего коня, держа его за невидимую узду, и губы его сами собой шептали песню далекого и нелюбимого севера.
Ты все верил в красоту морей, понимая, что мир не велик…
Ты искал огонь в этой дыре, искал этот странный, странный облик…
И от слов этих она подняла глаза, а потом и голову, и сердце его, сотканное из стихии затрепыхалось, как горлица в селках охотника, забылась свободная душа, и глаза вспыхнули ярким серебристым огоньком, какой появлялось тогда, его особенно что то задевало, только на этот раз это было сильнее, и он знал это и не боялся обжечься. А она молча прислушивалась. Небо, под которым он встретил ее, небо над провалом было седым и тяжелым, а из леса вела тоненькая тропинка пожухлой травы, будто сама Смерть прошла по Земле, оставляя за собой свои следы, только эти листья были не убит, а сожжены прохладным огнем, теплом и неумолимой красотой, тайной. Он сделал шаг вперед, выпустив поводья, от чего конь его, толкнув копытом камень на земле, вскинув морду к небу, обернулся воздухом, тихим ветерком, пробежавшим по листве в недалеком лесу. Он знал, ветер вернутся.
Он сел подле нее, так же скинув ноги, молча ждал. И в этот миг ему казалось, что он все отдаст лишь бы дольше быть с ней, а она все так же молча сидела, глядя в пустоту, лишь еще выше приподняв голову.
Время неумолимо протекало сквозь его встревоженную душу, а потом она повернулась и их глаза встретились, и сколько было холода и невероятной силы в его глазах, столько же было тайны и тепла в ее. Что то звякнуло в тревожном воздухе. И туман, словно испугавшись еще сильнее, громко шипя, словно змея, что наступили на хвост, бежал прочь в глубину трещины. А он… ему казалось, что небо над их головами треснуло, как были полня ее глаза того мягкого тепла, той нежности… и в тоже время той свирепой силы. что таится в каждой из сокровищниц дракона. А потом она улыбнулась. Улыбнулась его свободному взгляду, диким глазам, точеным чертам лица, всему, чем был он.

И всего лишь три месяца могут быть они вместе. За год их вечных разлук, его неизменных скитаний и ее неприступности, всего три месяца принадлежат они друг другу. Сливаясь в своей неописуемой дикости в самое прекрасное из когда либо существовавших на земле стихий - любовь.
Contact Неясыть.